читать дальше В первой половине XVI века сформировалось представление о главе единого Московского государства как о наследственном монархе, потомке римских императоров и византийских василевсов, преемнике ордынских ханов, который «Божьей милостью» был призван использовать дарованную ему сверхъестественную власть для защиты православной веры и обеспечения благополучия России. Определив положение самодержца во временном пространстве, русские средневековые книжники также обозначили его «космический» статус. Они указывали на существование двух Царств — Небесного, обители Иисуса Христа, Девы Марии, ангелов, благоденствующих в раю святых, и Земного во главе со смертным, но чрезвычайно могущественным Божьим избранником-государем.
Иван III и Василий III обладали обширной властью, позволявшей им жаловать верных служилых людей и карать соперников, изменников, ослушников. Сами монархи, их приближённые, весь народ были убеждены, что деяния государей — это проявление Божьей воли, а потому не могут подвергаться сомнению и осуждаться простыми смертными. Иван III ещё допускал «встречу» речей советников своим решениям, но его сын Василий III правил более жёстко. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, дважды в правление последнего побывавший в России, писал: «Властью, которую он применяет по отношению к своим подданным, он легко превосходит всех монархов всего мира… Он применяет свою власть к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по своей воле жизнью и имуществом всех; из советников, которых он имеет, ни один не пользуется таким значением, чтобы осмелиться разногласить с ним или дать ему отпор в каком-нибудь деле. Они открыто заявляют, что воля Государя есть воля Божья и что ни сделает Государь, он делает по воле Божией. наконец, веруют, что он — свершитель Божественной воли. Отсюда и сам Государь, когда к нему обращаются с просьбами за какого-нибудь пленного или по другому важному делу, обычно отвечает: «Если Бог повелит, то освободим». Равным образом, если кто-нибудь спрашивает о каком-нибудь деле неверном или сомнительном, то в общем обычно получает ответ: «Про то ведает Бог да великий Государь»»
Разумеется, Божий избранник должен был являться подданным в ослепительном блеске могущества, затмевавшего величие других монархов.
В конце XV века был возрождён древнерусский обряд вокняжения на «отеческом» столе, с 1547 года — венчания на царство. Дополненный элементами, заимствованными из старинной процедуры интронизации византийских императоров, он превратился в грандиозное торжественное действо, поражавшее воображение современников. 4 февраля 1498 года на великое княжение Московское венчался внук Ивана III Дмитрий Иванович. Накануне в главном соборе столицы — Успенском храме приготовили возвышение — «место болшее… а оболочено было место все камками драгими со златом». Здесь для государя-деда, митрополита и юного наследника поставили «три стулы». «Седалища» Ивана III и княжича Дмитрия обтянули дорогой византийской тканью — белыми аксамитами, шитыми золотом. Такую же материю расстелили на полу собора. Ступая по ней, старый правитель и Дмитрий-внук обошли главную святыню Москвы. Во время венчания Иван III принял от митрополита и возложил на преемника бармы и княжескую шапку. Герберштейн, основываясь на воспоминаниях очевидцев, заметил: «Бармы представляют собою род широкой цепи из мохнатого шёлка, снаружи же они изрядно изукрашены золотом и всякого рода драгоценными камнями». Австрийскому дипломату рассказали и про коронационную шапку, «украшенную жемчугом, а также изрядно убранную золотыми бляшками, которые, извиваясь кругом, часто колыхались при движении». После венчания Дмитрий-внук в великокняжеском уборе, сопровождаемый пышной свитой, посетил кремлёвские соборы. Каждый раз, когда он выходил из храма, его дядя князь Юрий Иванович осыпал юношу золотыми и серебряными монетами. Торжество завершилось обильным пиром. По свидетельству С. Герберштейна, «за обедом, как бы в качестве дара, поднесён был Дмитрию широкий пояс, сделанный из золота, серебра и драгоценных камней, и этим поясом он был опоясан»5.
В правление Ивана Грозного был разработан более сложный и величественный чин венчания русских государей. Его Пространная редакция требует к предстоящему священнодействию убрать Успенский собор в золото и багрянец. «Царский чертог» и «постав… до царских дверей» следовало покрыть красным бархатом, аналой — обтянуть шёлковой блестящей «паволокою» и щедро украсить, на «чертожном месте» — установить кресла «з золоты наволоки и с сажеными опушками». Духовенство и «вельможи» в парадных одеяниях, с религиозными песнопениями и под звон всех московских колоколов, по замыслу составителей чина, должны были переносить из великокняжеских палат в «соборную церковь» «святой животворящий крест» и «царский сан» — бармы, венец, скипетр. На широком оплечье царского платна-порфиры в XVI веке были изображены «образ Спасов, и образ пречистые Богородицы… и прочих святых». Венец или «Шапка Мономаха» — наследница «золотой шапки» Ивана Калиты — представляла собой широкий княжеский колпак с опушкой из собольего меха, который украшали широкие золотые пластины филигранной работы с рубинами, гранатами, изумрудами, сапфирами, бирюзой и жемчугом. В середине XVI века коронационный головной убор русского самодержца был увенчан полусферой-«яблоком» со старинным золотым крестом, на концах которого мерцали большие жемчужины. Регалии монаршей власти помещались на золотом блюде и покрывались «златою наволокою, на ней же сажен крест бисером и многоценным камением».
По окончании процедуры переноса государева «сана» начиналось новое шествие, которое возглавлял «духовник великого князя с крестом и з святою водою». Ему предписывалось «крестообразно» кропить путь процессии, в которой шли будущий государь, его родственники, придворные. Согласно чину венчания, все они «идут со страхом и трепетом», а заполнившие Кремль «всенародное многое множество православных крестьян… предстоят с страхом и с великим вниманием по своим местом… и славят Бога и дивятца царьскому их чюдному происхождению». Акт венчания на престол в середине XVI века дополнился новыми речами митрополита и поставляемого на царство, ранее не употреблявшимися молитвами, обрядами возложения на монарха «животворящего креста» и цепи «аравитцкого золота», передачи ему скипетра, помазания муром. При этом митрополит настойчиво подчёркивал богоизбранность русского государя. Перед возложением регалий он должен был произнести: «Се от Бога ныне поставляешися, и помазуешися, и нарицаешися, князь велики Иван Васильевич, боговенчаный царь и самодержец всеа Великия Руси».
Коронация Фёдора Иоанновича была блистательной. Присутствовавший на ней английский посол Джером Горсей вспоминал, что царевич выступил в Успенский собор в сопровождении высших иерархов церкви и разодетых служилых людей. Духовенство было «в богатых шапках и священническом одеянии, они несли иконы богоматери и другие, икону святого ангела царя, хоругви, кадила и много другой утвари, соответствующей этой церемонии, и всё время пели». Бояре, готовясь к знаменательному событию, потратили огромные средства на выходные «платья» и украшения. Шурин виновника торжества Борис Фёдорович Годунов «был пышно и богато одет с украшениями из больших восточных жемчугов и всяких драгоценных камней». Иван Михайлович Глинский раскошелился на «100 тысяч марок стерлингов». Явившись на церемонию коронации в «очень старинных», а потому чрезвычайно дорогих украшениях, он привлёк к себе внимание двора и вызвал зависть соперников.
В Успенском соборе Фёдора Иоанновича возвели на «царское место». Вокруг него строго «по чинам» стояла знать. С царевича «одежду сняли и заменили богатейшим и бесценным нарядом», который от обилия жемчуга и ценных камней весил «200 фунтов». «Его главный царский драгоценный венец был надет на голову, в правой руке был царский жезл из кости единорога в три с половиной фута длиной, украшенный богатыми камнями». По сведениям Джерома Горсея, это сокровище было приобретено Иваном IV в 1581 году у аугсбургских купцов за «7000 марок стерлингов». «Перед царём помещались все шесть венцов — символы его власти над землями страны». По окончании обряда венчания самодержец вышел на площадь, заполненную народом. «Шлейф и полы (его одеяния. — И. М.) несли шесть князей». Сначала в дверях собора показались Борис Годунов, который держал скипетр и державу, потом «другой князь» с «шапкой Мономаха», затем поочередно дяди царя, несшие «шесть венцов». Увидев государя, «народ закричал: «Боже, храни царя Фёдора Иоанновича всея Руси!» Ему подвели богато убранного коня, покрытого вышитой жемчугами и драгоценными камнями попоной, седло и вся упряжь были убраны соответствующим образом, как говорят, всё стоило 300 тысяч марок стерлингов». Англичанин заметил, что путь царя и его свиты был устлан золотой парчой, «паперти церквей были покрыты красным бархатом, а подмостки между церквями — алым стаметом. Как только царь проходил, парча, бархат и стамет обдирались теми, кто только мог добраться до них; каждый желал иметь кусочек, чтобы хранить его на память. Серебряные и золотые монеты, вычеканенные по этому случаю, в большом количестве разбрасывались в народ».
Монарх вошёл в здание, где обычно заседала Боярская Дума, и занял заранее подготовленное место. Перед ним выставили все шесть его корон, один из придворных, стоявший рядом, «держал царские чашу и кувшин из золота». Трон окружила почётная стража, вдоль стен расположились бояре. Фёдор Иоаннович произнёс краткую речь, допустил присутствующих к целованию руки, после чего начался пир. Перед пиршественной палатой в трёх просторных помещениях была выставлена дорогая посуда из царских кладовых. Её было так много, что блюда, чаши и бочонки стояли друг на друге «от пола до потолка». Супруга молодого венценосца Ирина Фёдоровна в торжественных процессиях и обряде коронации не участвовала. Она «в своём дворце сидела на престоле у большого открытого окна. Её одежда была так богато украшена камнями и восточным жемчугом, что блестела и сверкала, на голове её был надет царский венец»7.
В ослепительном ореоле царского величия самодержцы являлись на дипломатических приёмах, религиозных праздниках, на званых пирах и охоте. Церемониал высочайших аудиенций иностранным послам, купцам и путешественникам в России XVI века был продуман до мельчайших подробностей. Облагодетельствованные государем иноземцы должны были испытать потрясение от увиденного и распространить в других странах известия о великолепии двора московского властелина,
Английский капитан Ричард Ченслер заметил, что в день представления его Ивану IV в 1553 году во «внешних покоях» царского дворца «сидели сто или больше дворян, все в роскошном золотом платье», а первый разговор моряка с самодержцем происходил в присутствии «великолепной свиты» гостеприимного хозяина. А. Дженкинсон тоже обратил внимание на то, что в момент его знакомства с государем «вокруг царя сидели его вельможи, богато разодетые в золото и драгоценные каменья». Английский поэт XVII века Джон Мильтон написал документальную книгу о взаимоотношениях Московского государства и «туманного Альбиона» с момента их установления до конца XVI столетия. В ней есть сюжет о пребывании в Москве 1583 года британского посла Иеронима Бауса, разработанный на основе изучения посольских дел и рассказов очевидцев. Д. Мильтон пишет: «У дворцовых ворот его встретили четверо бояр в платьях из золотой парчи и в богатых меховых шапках, вышитых жемчугом и камнями, потом он был встречен четырьмя другими высшего сана в переходе, где вдоль по стенам стояли и сидели на лавках семь или восемь сот человек в разноцветных шёлковых и золотых платьях»10.
Все эти роскошно одетые служилые люди, провожавшие иностранцев испытующими взглядами, бесстрастно молчали. Попытки растерянных купцов и послов заговорить с ними не вызывали никакой реакции. По свидетельству Герберштейна, «при нашем прохождении решительно никто из стоявших не оказал нам даже самого ничтожного почёта. Мало того, если мы, проходя мимо, случайно приветствовали кого-нибудь, близко нам известного, или заговаривали с ним, то он не только ничего не отвечал нам, но вёл себя вообще так, как если бы он не знал никого из нас и не получал от нас приветствия»11.
С середины XVI века на «золотом» фоне приемной палаты, сверкавшего отделкой трона и пышных одеяний знати резко выделялись белоснежные костюмы почётной стражи царя — четырёх юных рынд, застывших возле престола с острыми серебряными секирами, вскинутыми на плечо. На принадлежность молодых людей, стоявших в карауле, к почтенному собранию «золотых» чинов Государева двора указывали только драгоценные цепочки, мерцавшие на их элегантных ферязях. Так, на дипломатическом приёме в октябре 1593 года перед креслом Фёдора Иоанновича «стояли двое благородных мальчиков с московитскими секирами в белых бархатных платьях, по которым крест-накрест висели золотые цепочки». Барберини внимательно рассмотрел наряды рынд, когда они осенью 1565 года сопровождали Ивана Грозного на церковную службу в собор. Царь шёл посреди «сильных и рослых» охранников. «Это были сыновья знатнейших бояр; двое из них шли впереди него, а двое других сзади, но в некотором отдалении и на равном расстоянии от него; а одеты были все четверо одинаково: на головах у них были высокие шапки из белого бархата, с жемчугом и серебром, подбитые и опушенные вокруг рысьим мехом. Одежда на них была из серебряной ткани с большими, серебряными же пуговицами до самых ног; подбита же была она горностаем; на ногах сапоги белые с подковками; на плече несли они красивый большой топор из серебра и золота»12.
Организаторы пышных кремлёвских приёмов, кроме стремления поразить иностранцев роскошью московского Двора, придавали им более глубокий смысл. Их смелый замысел заключался в том, чтобы чужеземец, переступив порог ослепительно сиявшего покоя, ощутил себя не почётным гостем земного властелина, а смертным путником, удостоенным величайшей чести лицезреть Божьего избранника. При этом, разумеется, покои государя убирали таким образом, чтобы они воспринимались как зеркальное отражение чертогов Небесного Владыки, а придворные самодержца внешне и манерой поведения должны были напоминать окружение Царя Царей.
В дни торжественных приёмов и выходов пожалованным подданным и иностранцам даровалось счастье увидеть Божьего избранника — русского государя. Подобно Небесному покровителю он восседал на золотом престоле в блистательном одеянии и озарял всё окружающее пространство божественным солнечным светом. На его сакральный статус указывали символы власти и икона, помещённая над троном и напоминавшая высокому собранию о неразрывной связи самодержца и Господа Бога. Герберштейн во время представления его Василию III сразу обратил на неё внимание. Антонио Поссевино, встречавшийся с Иваном Грозным, тоже заметил, что «справа над его троном, на котором он восседает (находился. — И. М.), лик Спасителя и Пречистой Девы»13. Все подданные, числившиеся на государевой службе, при исполнении обязанностей также облачались в златотканые казённые одежды. Некоторые из них надевали красные шёлковые «платья», а рынды щеголяли в белых ферязях. Одеяния этих служилых людей были окрашены в те же цвета, что и у иконописных персонажей. На официальных аудиенциях бояре, дворяне и дьяки, подражая слугам Небесного царя, загадочно молчали и вступали в разговор только с разрешения монарха. Аналогично должны были вести себя заранее предупреждённые о московских обычаях иностранные послы и гости. Почётная стража самодержца в их длинных белых нарядах разительно напоминает ангелов, окружавших Престол Небесного повелителя.
Золотой солнечный свет (цвет), в представлении средневековых людей, уничтожавший силы зла и тьмы, дававший плодородие земле и трудившимся на ней пахарям, обеспечивавший продолжение жизни, удачу и благополучие всего народа, в символике Московского государства XVI века стал обозначением власти самодержца, считавшегося посредником между Небесами и вверенным его заботам населением, а потому использовался при оформлении всех официальных церемоний того времени.
Так, русский посольский обычай XVI века предусматривал, чтобы служилые люди, уполномоченные встречать, сопровождать и охранять иностранных дипломатов, были одеты в «форменную» златотканую одежду, передвигались на лошадях в великолепной упряжи и соответствующим образом украшали официальные подарки, предназначенные для представителей других стран.
После официального приёма каждое иностранное посольство приглашали на пир, на котором демонстрировали изобилие драгоценных диковин, золотой и серебряной посуды, извлечённой из государевой казны
Доброе угощение на Руси издавна было принято сопровождать хмельным питием. Обычай этот шел еще со времен языческих, и Владимир Красное Солнышко прославился достопамятными словами: "Руси есть веселие питии, не может без того бытии".
Наиболее распространенный на Руси хмельной напиток мед пили из ковшей. Приготовленные по разнообразным рецептам, настоянные на ягодах, фруктах, они различались между собой как по вкусу, так и по цвету. В серебряных ковшах подавали к столу белые меды, в золотых - красные. В зависимости от назначения ковши носили самые разные названия: "выносные", "хоромные", "жалованные", "погребные".
Чарка, круглый сосуд для питья, относится к старинной форме посуды, издавна бытовавшей на Руси. В них наливали крепкий напиток - "государево винцо", как его называли в те времена. Чарки изготавливались из серебра и других металлов. Украшались чеканными растительными узорами, изображениями птиц и морских животных. Нередко орнамент покрывал тулово и поддон чарки. По венцу делались именные надписи.
С древнейших времен в России существовал обычай провозглашения за пиршественным столом "заздравной чаши". В глубокой древности в XI столетии в монастырях после трапезы пили три чаши: во славу Бога, в четь Богородицы, за здоровье князя. Этот обычай существовал также при великокняжеском, а позднее при царском дворе, нося название "чин чаши".
Для "чина чаши" выполнялись особенно нарядные шарообразные сосуды-чаши на небольшом поддоне, иногда с крышкой. Во время застолья их передавали от соседа к соседу, братаясь таким образом. Отсюда их и название - братины. Первые письменные упоминания о братинах относятся к XVI веку, но в наиболее многочисленных экземплярах до наших дней дошли братины XVII века. Их делали из золота, серебра, камня кости и даже из кокосового ореха, в драгоценных оправах. Поверхность тулова украшалась чеканным или гравированным растительным орнаментом, декорировалась клеймами и "ложками", эмалью, черневым рисунком с изображением библейских сюжетов. Крышка братины имела форму шлема или купола церкви.
Наиболее интересная часть братины - орнамент и надписи, идущие по венцу. Обычно это имя владельца, какое-либо мудрое изречение или нравоучение. Например, наиболее часто встречаются надписи:"Братина добра человека питии из нея на здравие…", "Безвинно вино, да проклято пьянство".
Братины употреблялись и как поминальные чаши, их наполняли сытой - водой с медом, и ставили на могилы и гробницы.
Тарелки в старину назывались тарелями или торелями. Постоянно в быту ими не пользовались, их функцию выполняли ставцы, реже мисы.
В XVII веке на торжествах и пиршествах тарелки ставили перед гостями и во время обеда их не меняли. Богатое сословие имело серебряные граненые, иногда позолоченные тарелки, у среднего сословия они были из польского серебра или оловянные. Тарелки были плоской посудой, поэтому их часто называли блюдами.
В XVII веке тарелки имели в основном декоративное назначение, их золотили, украшали эмалью, драгоценными камнями. Они служили почетной наградой.
В средневековой Руси блюда были необходимой принадлежностью торжеств и пиршеств. На блюдах подавали к столу кушанья, их ставили на стол, из них ели. На больших овальных или круглых блюдах с двумя или четырьмя кольцами по краям приносили пищу из поварни. Часто одно блюдо несли два человека. Блюдо, на котором подавали на стол "царское кушанье" - искусно зажаренного целиком лебедя, называлось лебяжьим. Были также гусиные, икорные блюда, блюда на которых подавали жареную говядину и баранину. Блюда особой формы для овощей назывались овощниками. На пирах гости ели с одного блюда по два человека, и такие блюда носили название блюдца. Перед хозяином и почетными гостями ставились опричные, или особые блюда. Это почиталось за честь.
Серебряные блюда изготавливались с широкими бортами и украшались надписями, резьбой, драгоценными камнями, "ложками". Золотые блюда на Руси употреблялись в особо торжественных случаях - таких как венчание на царство или царская свадьба. Блюда, как и другая посуда, оставлялись в наследство и дарились в качестве подарков.
Наиболее распространенный на Руси хмельной напиток мед пили из ковшей. Приготовленные по разнообразным рецептам, настоянные на ягодах, фруктах, они различались между собой как по вкусу, так и по цвету. В серебряных ковшах подавали к столу белые меды, в золотых - красные. В зависимости от назначения ковши носили самые разные названия: "выносные", "хоромные", "жалованные", "погребные".
Верно, что "бить челом" обозначало старый обычай падать в ноги перед вельможами и царями в земных поклонах. "Это называлось "кланяться большим обычаем" и выражало крайнюю степень уважения. Неудивительно, что "бить челом" вскоре стало означать: обращаться к властям с просьбой, ходатайствовать"а "поясной поклон", в том его виде, когда при испрашивании прощения при местнических спорах, провинившийся стоя на нижней ступеньке крыльца, кланялся своему владыке в пояс. Сильный при этом стоял на верхней ступеньке [1]. Поясной поклон, таким образом, сопровождался челобитьем, стуком лба о ступеньки.